Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
В середине апреля 1918 года наркомату выделили часть гостиницы «Метрополь». Осенью 1921 года наркомат переместился в дом бывшего страхового общества «Россия» на Кузнецком мосту.
Постепенно красногвардейцев завода «Сименс-Шуккерт», ставших на охрану Наркоминдела, стали привлекать и для других дел. Вспоминаю первый свой «дипломатический выход».
Согласно Брестскому мирному договору в Москве надлежало принять и устроить помимо немецкого также турецкое и болгарское посольства. И вот красногвардейцу Умблия дали задание в течение суток найти особняк, годный для турецкого посольства, привести его в порядок и соответствующим образом обставить. Дали мандат на право конфискации дома.
На другое утро задание я выполнил. Особняк был найден в Шереметевском переулке (ныне улица Грановского). Нашлись там хорошие ковры и картины. Когда все было расставлено и размещено и лестницу устлали ковровой дорожкой (мне помогали дворники шереметевских домов), помещение стало выглядеть нарядно и уютно.
Утром секретарь Карахана представил меня турецкому послу как сотрудника Наркоминдела, сказав при этом, что мне поручено помогать турецким дипломатам в бытовых делах. Я, красногвардеец, бывший питерский рабочий, принял турецкого посла, как гостеприимный хозяин, и показал новое жилье. Посол остался очень доволен.
Когда через день я зашел к туркам, то посол попросил показать им город. Погуляли по Петровке и Кузнецкому мосту и, по просьбе посла, зашли в ресторан «Славянский базар». Пообедали, даже напоследок выпили шампанского. При оплате счета получился конфуз. Я полагал, что мне, как большевику, не к лицу угощаться за счет турецкого посла, и хотел уплатить свою долю счета. Но тут военный атташе, который сидел рядом, удержал меня, сказав, что я гость господина министра. После некоторого препирательства мне пришлось уступить. Так я узнал, что посла именуют еще и министром.
Я очень сокрушался, что позволил себе есть и пить за счет буржуазии. Дрожа, рассказал об этом Карахану. Он весело посмеялся над злополучным происшествием.
Первые поездки с диппочтой
В конце апреля того же 1918 года мне впервые пришлось совершить два рейса в Курск как курьеру с дипломатической почтой. В Курск, находившийся на нашей стороне разграничительной линии, прибыла советская мирная делегация для переговоров с правительством гетмана Скоропадского. Несмотря на выданный мандат, где от имени Совнаркома говорилось, что мне разрешается ехать во всех поездах, требовать экстренного паровоза, подавать всякие телеграммы и прочее и прочее, а военным и гражданским властям предлагалось оказывать полное содействие, поездка в Курск была нелегким делом. Поезда ходили кое-как, они были забиты до отказа, люди ехали на крышах, буферах и подножках.
Особенно памятной была первая поездка. Поезд прибыл на станцию Курск поздно вечером (дело было в пасхальную ночь). Город находился примерно в двух километрах от станции. Извозчиков на станции не оказалось. Дежурный по вокзалу посоветовал обратиться к начальнику станции, в распоряжении которого имелись лошади. Начальник станции, какой-то старый железнодорожный чиновник, пренебрежительно отнесся к предъявленному мандату и заметил, что, во-первых, у них, в Курске, «имеется свой Совнарком», а во-вторых, никаких лошадей нет. Только после того как ему был «предъявлен» наган, лошадей подали.
В конце мая 1918 года меня послали в Берлин в качестве дипломатического курьера с очень ответственной почтой. На станции Молодечно в наше купе вломился какой-то немецкий офицер и потребовал немедленно освободить купе. Он, конечно, не мог не видеть надпись на дверях: «Русские дипломатические курьеры». Как вскоре выяснилось, он был вдребезги пьян.
Офицер продолжал буянить. Надо было что-то предпринимать. Мы знали случаи, когда вражеские разведчики под видом «пьяных» затевали провокационные драки, чтобы похитить почту.
Но к кому обратиться за помощью? Всюду чужие. Решили просить помочь коллег по профессии. (В вагоне ехали немецкие дипломатические курьеры.) Один из них бегом бросился на вокзал, к немецкому военному коменданту. Мы не знали, что говорил коменданту немецкий курьер, но скоро в вагон вошли патрульные и офицера увели. Дипломатическая почта была благополучно доставлена в Берлин.
В июне 1918 года началась регулярная дипкурьерская связь между Наркоминделом и нашими дипломатическими миссиями в Германии и в Швейцарии. Но эта связь просуществовала недолго. В начале ноября с диппочтой и багажом в Берлин направили Богданова. Там носильщик «уронил» на перрон ящик с багажом Богданова, и оттуда выпала часть почты, в том числе газеты и журналы для работников посольства. Полиция, конечно, объявила это «пропагандой». Это послужило поводом к разрыву дипломатических отношений, установленных Брестским мирным договором.
Капиталистическая реакция делала все, чтобы осложнить положение рабоче-крестьянской России.
Мирные переговоры с Эстонией
Год 1919-й был очень тяжелым для Советской власти. Вокруг Москвы сжималось кольцо белогвардейщины. Большевистская партия посылала лучших своих людей на фронт. Будучи секретарем партийной организации НКИД, мне приходилось принимать участие в мобилизации.
В первых числах сентября я обратился в районный комитет партии с просьбой послать меня на фронт и вскоре получил направление: на Юго-Восточный! Сдал дела, собрал вещи в дорогу… Но накануне отъезда, поздно вечером, в номер «Метрополя», где я жил, позвонили из НКИД и сказали, что мне нужно утром явиться в наркомат.
В секретариате наркома мне объявили, что через несколько дней начнутся переговоры с Эстонией и я назначен сотрудником делегации.
Это было неожиданно…
15 сентября 1919 года советская делегация во главе с Л. Б. Красиным выехала из Москвы в Псков. Л. Б. Красин, старый революционер, блестяще образованный инженер, тогда только начинал свою дипломатическую деятельность, так плодотворно развернувшуюся в последующие годы. Работать с ним было хорошо и просто.
Через день в Псков приехала эстонская делегация. Командование фронтом отвело для обеих делегаций гостиницу «Лондон» — лучшую в городе. На лестницах были ковровые дорожки, а в столовой-ресторане — даже невесть как сохранившиеся пальмы в огромных кадках. Когда эстонцев попросили к столу, они пришли со своими тарелками и окороками, а нашли, к своему великому конфузу, прекрасно сервированный стол.
Первая встреча, как известно, была безрезультатной. Эстонская делегация, сославшись на то, что у нее нет договоренности с другими Прибалтийскими государствами Латвией и Литвой и что поэтому она не имеет возможности принимать ответственные решения, уехала из Пскова. В то время велись и переговоры через находившуюся в Москве миссию датского Красного Креста об обмене военнопленными между Англией и Советским правительством, а также о возвращении на Родину солдат русского экспедиционного корпуса во Франции. С большим трудом удалось достигнуть соглашения о посылке в Копенгаген советского представителя, который там встретился бы с английским и обсудил вопросы, связанные с обменом военнопленными.
Представителем РСФСР был назначен М. М. Литвинов. По договоренности с датчанами маршрут Литвинова пролегал через Эстонию, а затем морем в Копенгаген. Вместе с ним ехали две сотрудницы НКИД.
Мне было предложено сопровождать миссию Литвинова до города Юрьева (Тарту) и оттуда вернуться в Москву. Фронт перешли под Псковом. С нами было еще восемь английских военнопленных, которых надлежало передать английским властям. По прибытии в Эстонию нас встретил секретарь эстонского МИДа Томингас и сопровождал до Тарту. Нам отвели двухэтажный особняк на Веске (Мельничной). В этом доме впоследствии размещалась наша мирная делегация.
Вокруг «страшных большевиков» увивался целый рой репортеров различных газет. Когда мы с Томингасом ходили по городу, он попросил меня зайти с ним в какое-то кафе, чтобы познакомиться с журналистами, на что я не согласился. Подошел знакомый Томингаса и тоже стал просить что-то вроде интервью, но я и ему отказал. Но ответил на один вопрос о положении на фронтах, сказал, что Красная Армия гонит белогвардейцев. На другой день в эстонской газете появилась небольшая заметка о том, что, со слов Умблия, белогвардейская армия терпит поражение. Узнав об этой заметке, М. М. Литвинов предупредил меня, чтобы я впредь воздерживался от разговоров с журналистами, так как они всегда стараются извратить сказанное: данный случай являлся редкостью.
Тарту… Здесь я жил и учился. Хотелось посмотреть, как теперь выглядит город. Томингас очень любезно заверил меня, что я могу заходить к кому угодно. По своей тогдашней наивности я ему поверил и не проследил, «гуляет» ли за мной кто-либо или нет. Зашел в последнюю, где я жил, квартиру, но прежних хозяев там уже не было. Потом узнал, что одни старые знакомые живут недалеко за городом в бывшем имении. Отправился туда пешком, никакой слежки за собой не заметил. Встретились, поговорили, вспомнили старое. Все как будто бы хорошо. Но когда в декабре после заключения перемирия захотел к ним зайти вновь, то, увидев меня в окно, они умоляли, чтобы я не входил.
